Стартапы в окне возможностей

НАУКА / ИЮНЬ – ИЮЛЬ #3_2023
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Иллюстрация: @Neurovizor / Фото: iFarm.fi, Zeroavia.com

Суверенизация научно-­технологической и инновационной политики, судя по всему, с нами надолго. В этих условиях страны — ​мировые научные лидеры пересматривают приоритеты, связанные с созданием и развитием технологических стартапов: делают ставку на управление жизненным циклом компаний и на «глубинные технологии». Что это значит для технологического развития — ​и в России, и в мире?

Трансформация научно-­технологической и инновационной политики в странах — ​мировых научных и технологических лидерах идет на фоне не слишком благоприятных тенденций.

Самая большая проблема, как обычно, связана с деньгами: мировая экономика близка к рецессии; государственные вливания в нее на фоне [формально] завершившейся пандемии ковида привели не к экономическому оживлению, как ожидалось, а к повышению инфляции; растет политическая и макроэкономическая неопределенность.

В США усиливаются ожидания рецессии (на фоне роста процентных ставок, баталий вокруг потолка госдолга и периодических банкротств в финансовом секторе), в ЕС свою лепту в экономическое торможение вносят цены на электроэнергию. Роль «локомотивов роста» на ближайшие полтора-два года традиционно отводится Китаю и Индии; экономические перспективы США, ЕС и большинства развивающихся стран туманны — ​даже по самым оптимистичным оценкам, темпы роста ВВП в США и Евросоюзе будут не выше 1,6 % в год.
Ожидаемые темпы роста ВВП по странам, %
Экономические сложности усугубляются политическими: санкционные и торговые вой­ны к 2023 году привели к тому, что МВФ прогнозирует «фрагментацию геоэкономики» и сокращение прямых иностранных инвестиций, причем по всему миру. Если учесть постоянно растущий госдолг и обваливающуюся то там, то тут финансовую систему, то картина на 2023−2024 годы получается и вовсе пессимистичная.

На фоне экономических проблем продолжается научно-­технологическое огораживание: все страны, участвующие в глобальной технологической гонке, формулируют национальные технологические и научные приоритеты (по большей части одинаковые) и пытаются сделать ставку на внутренние ресурсы, а также «технологический и инновационный суверенитет».

В логике суверенизации и безопасности планируют развивать науку и технологии главные мировые научные лидеры — ​США (в этом духе выдержаны почти все документы стратегического планирования, начиная с новой Стратегии национальной безопасности и заканчивая Стратегией развития Национального научного фонда) и Китай (планы на 14‑ю пятилетку, принятые в 2020 году, недавняя резолюция сессии 14‑го созыва Собрания народных представителей КНР и пр.). К подходу «суверенность и безопасность» склоняются в той или иной мере и Германия, Франция, Великобритания.

При этом характеристики сложившихся национальных стартап-­экосистем (и, шире, экосистем поддержки инноваций и технологического развития) не ­очень-то позволяют достичь независимости и «опоры на собственные силы».

Во-первых, у национальных экосистем разная мощность и разная «пропускная способность», связанная с целым рядом факторов, начиная со структуры экономики (и, соответственно, профилей создаваемых стартапов) и заканчивая наличием так называемой предпринимательской культуры, а также ее носителей.
Количество стартапов, созданных за последние 10 лет; на 1 млн чел.
Во-вторых, далеко не все национальные инновационные экосистемы могут позволить себе финансировать всю цепочку — ​от научной идеи до рыночного масштабирования — ​особенно в части последнего. Единственный реальный тяжеловес в этом деле — ​США, на долю которых приходится больше половины мирового финансирования компаний, выросших из стартап-­штанишек. Остальные экосистемы преимущественно ориентируются на поддержку компаний на ранних стадиях — ​это хорошо видно по предпочитаемым инвесторами типам венчурных сделок.
Вклад отдельных регионов мира в венчурное финансирование, %
В-третьих, сложившаяся конфигурация национальных инновационных экосистем не позволяет нормально инвестировать в пул технологий, которые, по общему мнению, будут определять конкурентоспособность стран в ближайшие 10−15 лет.

Практически все направления, входящие в национальные перечни так называемых критических технологий: искусственный интеллект, биотехнологии и медицина, робототехника / передовые производственные технологии и пр. — ​относятся к «глубинным технологиям»: они очень наукоемки и требуют больших инвестиций по всей цепочке, от фундаментальных исследований до рынка, — ​в отличие от ИКТ и цифровых технологий, доминировавших на венчурном ландшафте в предыдущие годы.

Экономические проблемы, ставка на собственные силы и проблема «глубинных технологий», по сути, определяют все новшества, появившиеся в государственных инновационных и стартап-­политиках в 2022—2023 годах: выстраивание систематической работы с компаниями на всем их жизненном цикле, а не только в его стартап-­начале; повышенное внимание к скейлапам и перенастройка финансирования с целью адаптации для «глубинных технологий».
«Глубинные технологии»
Собственно, с «глубинными технологиями» (deep tech) государства испытывают самые большие сложности.

Сам термин «глубинные технологии» очень расплывчатый: под ними понимают то капитало- и наукоемкие технологические направления, то технологии, способные ответить на «большие вызовы», то технологии, не имеющие прямого выхода в потребительские продукты.

Управленцы от науки, технологий и инвестиций, как правило, относят к «глубинным» практически все сложные околоцифровые технологии (ИИ, AR/VR, квантовые технологии, блокчейн и пр.), биотех и life sciences (борьба с раком и нейродегенеративными заболеваниями, синтетическая биология, биопромышленность и пр.), «зеленые» технологии (новая энергетика, технологии замкнутого цикла, устойчивые с/х технологии), новые производственные технологии, новые материалы, робототехнику и новую мобильность (автономный транспорт).

Именно эти направления входят практически во все национальные перечни «критических технологий» — ​тех, которые будут определять не только глобальную конкурентоспособность государств и экономик, но и реальный уровень национальной безопасности как в части ВПК, так и в части экономического развития, и в части человекоориентированных технологий и сервисов.

Рост внимания к «глубинным технологиям» хорошо заметен по динамике инвестиций: с 2016 по 2020 год суммы, которые инвесторы всех типов ежегодно вкладывают в deep tech, выросли более чем в четыре раза (по оценкам BCG, с $ 15 млрд до $ 60 млрд).

Но, как водится, тут есть несколько нюансов.

«Глубинные технологии» — ​это долго и дорого, и со временем объемы необходимых инвестиций только растут: если в 2016 году средний размер инвестиционных сделок в deep tech составлял около $ 13 млн, то в 2020‑м — ​уже $ 44 млн, а для стартапов, находящихся на самых ранних стадиях развития, $ 36 тыс. в 2016‑м и $ 2 млн — ​в 2019 году.
Средний объем инвестиций в стартапы по направлениям (2021 г.), $ млн
Ровно поэтому лучше всего с «глубинными технологиями» дело обстоит в США и Китае: на их долю приходится около 80 % частных инвестиций в deep tech компании (по крайней мере, в 2015—2018 годах); при этом доля «глубинных» стартапов, локализованных в США, постоянно снижается (55 % в 2015‑м, 42 % в 2018‑м). Проще говоря, повторяется ситуация со скейлапами и финансовыми возможностями инновационных/технологических экосистем.

Ровно поэтому же ни США, ни Китай не фокусируют научно-­технологическую политику на «глубинных технологиях» — ​их экосистемы позволяют работать с deep tech, не особо задумываясь об инвестиционной специфике этих компаний.

Зато все остальные вынуждены действовать в догоняющей логике — ​и бежать очень, очень быстро.

Больше всех обеспокоен ситуацией с «глубинными технологиями» Европейский Союз. ​Что не удивительно: страны ЕС, вместе взятые, заметно проигрывают США и Китаю как по объемам финансирования, так и по количеству стартапов в deep tech; европейские инвесторы обеспокоены рыночными перспективами таких стартапов (потенциалом их масштабирования) и не торопятся вкладывать деньги в сложные и долго окупающиеся проекты.
Мнение инвесторов: основные вызовы, с которыми сталкиваются deep tech стартапы, количество инвесторов, выбравших соответствующий вариант ответа
Поэтому в 2022 году ЕС включил «глубинные технологии» в «Новую повестку для европейских инноваций» (New European Innovation Agenda); три из пяти приоритетных направлений развития инноваций и технологий в ЕС напрямую связаны с deep tech: «Финансирование скейлапов в „глубинных технологиях“», «Поддержка инноваций в „глубинных технологиях“ через развитие инфраструктур и государственное финансирование», «Акселерация и усиление инновационного развития».

При этом, что характерно, решить проблему незаинтересованности венчура и, шире, частных инвесторов в «глубинных технологиях» коллеги из ЕС пока не могут: все меры, предлагаемые для улучшения ситуации со стартап- и скейлап-­деньгами, сводятся к использованию и/или доработке инструментария, так или иначе связанного с IPO / обращением акций и уже существующими финансовыми механизмами. Ну, и к чисто информационному стимулированию частных фондов к инвестициям в венчур, ориентированный на deep tech.

С «Поддержкой инноваций в „глубинных технологиях“» все тоже не очень просто. Поддержку deep tech пока предлагается оказывать, в основном, в регуляторной сфере: создавать «регуляторные песочницы», адаптировать законодательство, консультировать исследователей и стартаперов по поводу нормативки и пр. Единственный заявленный инфраструктурный deep tech проект «в стекле и бетоне» — ​это тест-бед (испытательный полигон) для отработки технологических решений, связанных с водородным топливом; но и тот создан и финансируется в рамках Horizon Europe.

Гораздо интереснее обстоит дело с «Акселерацией и усилением инновационного развития»: в рамках этого направления планируется реализовать программу создания «региональных инновационных долин», цель которой — ​развитие deep tech и «подтягивание» отстающих регионов. И, в отличие от «Финансирования скейлапов» и «Поддержки инноваций», по этой программе предусмотрено хотя бы ­какое-то финансирование — ​$ 170 млн, часть из которых будет привлечена из Horizon Europe, а часть — ​из Европейского фонда регионального развития.

(Правда, уровень реальной заинтересованности европейских регионов в «инновационных долинах» пока оценить сложно: прием заявок на участие в программе завершится только в сентябре 2023 года.)

И наконец, отдельное направление поддержки deep tech в ЕС — ​это кадры. Если верить «Новой повестке для европейских инноваций», то к 2025 году Европейский институт инноваций и технологий (European Institute of Innovation and Technology) должен переобучить/дообучить «глубинным технологиям» 1 млн человек, в основном сотрудников технологических компаний.

Впрочем, несмотря на общеевропейские инициативы, технологические лидеры Европы (Германия и Франция) решили не ждать [сомнительных] милостей от природы и Еврокомиссии и занялись deep tech самостоятельно.

(При этом, что интересно, Великобритания, заметно обгоняющая всех европейских соседей по объемам финансирования «глубинных технологий», пока, подобно Китаю и США, не выделяет deep tech в отдельную категорию в рамках научно-­технологической политики.)
Объем финансирования deep tech по странам (2022 г.), $ млрд
Германия в 2022 году приняла новую долгосрочную стартап-­стратегию, ориентированную на развитие «глубинных технологий» — ​индустрии 4.0, ИИ, квантовых вычислений, водородных, климатических и новых медицинских технологий, технологий мобильности, биотеха (в том числе замкнутого цикла).

А уже в феврале 2023 года правительство Германии объявило о создании нового венчурного фонда объемом € 1 млрд — ​DeepTech & Climate Fonds, — ​который будет инвестировать только и исключительно в deep tech. Причем с учетом финансовой специфики «глубинных технологий»: до € 30 млн на стартап на срок до 25 лет. Даже на фоне заметных инвестиций в deep tech (в 2022 году € 2,8 млрд было вложено в ИИ, € 0,8 млрд — ​в чистую энергетику, € 0,7 — ​в робототехнику и пр.) прибавка в € 1 млрд довольно существенна.

И это не считая поддержки соответствующих технологических направлений по другим программам и линиям (High-­Tech Gründerfonds, Future Fund, программы Федерального агентства по прорывным инновациям и др.).

«Глубинные технологии» попали и в приоритеты Франции: в самом начале 2023 года правительство обновило долгосрочную стратегию развития страны «France 2030» (она же инвестиционный план); в рамках обновления была разработана полноценная стартап-­стратегия, ориентированная, в числе прочего, на поддержку и развитие «глубинных технологий».

Французские планы развития deep tech выглядят довольно амбициозно: создавать не менее 500 «глубинных» стартапов в год, а к 2030 году обеспечить появление в стране не менее 100 компаний-­единорогов (сейчас в стране порядка 2,5 тыс. стартапов, так или иначе связанных с «глубинными технологиями»; в год создается около 250 новых компаний).

До 2030 года на поддержку deep tech стартапов во Франции планируется дополнительно направить € 500 млн — ​сумма довольно скромная, но лучше, чем ничего.
Не стартапами едиными
Помимо «глубинных технологий», которые, предположительно, должны обеспечивать национальную конкурентоспособность в среднесрочной и долгосрочной перспективе, государства, претендующие на лидерство и «суверенность», вынуждены работать с проблемой масштабирования деятельности технологических стартапов.

Поэтому заметным компонентом государственных систем (и экосистем) поддержки научно-­технологического развития и инноваций становятся инструменты и механизмы, ориентированные на «бесшовное» финансирование стартапов от возникновения до выхода на глобальные рынки. И самое большое внимание государственные управленцы от инноваций уделяют скейлапам — ​в первую очередь потому, что количество венчурных фондов, готовых инвестировать в компании суммы свыше условных $ 50 млн, стабильно невелико и, как уже было сказано, большинство этих фондов работают в США.
Количество фондов, участвовавших в индивидуальных сделках по типам, %
Как и в случае с «глубинными технологиями», в США и Китае, по сути, уже сложились системы «сквозной» поддержки науки и инноваций. Соединенные Штаты в последние годы активно заполняли лакуны в госуправлении, создавая профильные структуры и фонды, поддерживающие все переделы создания инноваций (в том числе новое Агентство по технологиям, инновациям и партнерствам). Китай сделал ставку на сложную систему «научно-­инженерные мегапрограммы + заказ от профильных министерств + бизнес как оператор денег» и на многоуровневый, высокоспециализированный венчур.

Так что активнее всего пытаются исправить ситуацию с доращиванием стартапов до нужной кондиции страны Европейского Союза.

В частности, в 2022 году под эгидой европейской Ассоциации стартап-­наций (не спрашивайте), созданной рядом профильных национальных стартап-­ассоциаций, была объявлена общеевропейская инициатива по созданию от 10 до 20 крупных, свыше € 1 млрд каждый, европейских фондов, специализирующихся исключительно на скейлапах (сейчас в ЕС таких фондов всего два: Eurazeo во Франции и EQT в Швеции). Перспективы этой инициативы пока не очень ясны, но в том же 2022 году 18 государств — ​членов ЕС, в том числе Германия, Франция и Испания, подписали рамочный (юридически никого ни к чему не обязывающий) меморандум о готовности создать профильный фонд фондов в рамках Европейского инвестиционного фонда (European Investment Fund).

ЕС постепенно переориентирует на поддержку скейлапов часть финансирования, изначально предназначавшегося для стартапов и инновационного развития в целом. В частности, в 2022 году Европейский совет по инновациям (European Innovation Council, EIC) запустил инициативу «100 скейлапов» — ​по сути, специализированный общеевропейский акселератор для «глубинных» стартапов, нуждающихся в помощи, прежде всего для масштабирования. В 2022 году в программу попали всего 37 компаний; ожидается, что они до конца 2023‑го смогут привлечь инвестиции порядка € 500 млн.

(Возможно, отсутствие у стартапов энтузиазма и желания участвовать в этой инициативе связано с тем, что денег им EIC давать не планирует — ​вместо этого, как и любой акселератор, обещает только «возможность представить проект инвесторам».)

Если же говорить об отдельных странах, то наиболее последовательно движется в сторону поддержки скейлапов Германия.

В 2022—2023 годах ее правительство, по сути, провело реформу окологосударственного венчура: направления финансирования для компаний, нуждающихся в масштабировании, будут открыты даже в чисто посевных фондах (High-­Tech Gründerfonds); на скейлапы ориентирован новый Deep Tech & Climate Fund; фонд фондов Future Fund (~€ 7 млрд) выделяет финансирование до € 50 млн на компанию на срок до 10 лет.

Помимо системы фондов, по которой должны двигаться технологические стартапы с момента возникновения и до превращения в средний/крупный бизнес, Германия экспериментирует с новым для нее форматом — ​фондом «полного цикла»: федеральное Агентство по прорывным инновациям реализует специальную программу сквозного финансирования компаний по всему жизненному циклу, начиная с фазы разработки продукта (до € 3 млн на команду) и заканчивая подготовкой к масштабированию (до € 15 млн на команду). Общий объем финансирования по программе не очень велик (агентство может тратить до € 100 млн в год), но для организационного эксперимента это очень, очень хороший бюджет.

(По схожей схеме работает программа Национального научного фонда США Convergence Accelerator, в рамках которой финансируется быстрая коммерциализация фундаментальных знаний — ​от proof-of-concept до рыночного продукта за 2,5−3 года.)

Успехи Франции на поприще поддержки скейлапов пока менее заметны.

В начале 2023 года в стране стартовала программа «French Tech 2030», в рамках которой предполагается профинансировать масштабирование наиболее перспективных стартапов.

В этом же году правительство переформатировало инициативу «French Tech Next 40/120» (акселератор растущих стартапов, стартовавший в 2019 году), [­зачем-то] ужесточив конкурсные требования: помимо выручки (€ 100 млн за последние три года), сияющих перспектив и пр. стартапы должны отчитываться о своей социальной ответственности и приверженности экологическим ценностям… получая за это, как водится, менторинг, пиар и доступ к мероприятиям по нетворкингу.

При этом грандиозные планы создания крупных — ​свыше € 1 млрд — ​чисто французских инвестиционных фондов для финансирования скейлапов, заявленные правительством еще в 2019 году, так и не были реализованы: в стране по-прежнему работает один крупный фонд, ориентирующийся на инвестиции C+ и мегасделки — ​уже упомянутый выше Eurazeo.
Суверенные особенности
Как показывает опыт наших зарубежных коллег и конкурентов, технологический суверенитет, импортозамещение с импортоопережением и прочие правильные слова, связанные с научно-­технологической политикой, требуют обновления систем поддержки компаний — ​стартапов, скейлапов, пока не ставших юрлицами команд и пр. (если, конечно, речь идет о том, чтобы новые научные знания приносили пользу не только ВПК, но и экономике страны).

Для России эта задача может оказаться особенно сложной: сложившаяся в стране система работы со стартапами / технологическими предпринимателями, при всем своем разнообразии, страдала от нескольких довольно серьезных проблем задолго до курса на технологический суверенитет.

Во-первых, финансовая мощность российского венчурного рынка и в лучшие времена была очень, очень невелика — ​на порядки меньше, чем аналогичные показатели не только наиболее развитых стран (США и др.), но и стран БРИКС.

С учетом того, что, по различным оценкам, 30−40 % российских венчурных денег в последние 10 лет прямо или косвенно обеспечивали иностранные инвесторы, финансовые перспективы нашего венчура выглядят далеко не радужными. Как и перспективы сохранения в стране команд/компаний, готовых развивать передовые и востребованные глобальным рынком технологии: по оценкам АЦ «Эксперт», с 2013 года стартапы стабильно «утекали» из России; в результате в 2021 году три четверти стартапов российского происхождения были локализованы за рубежом.
Объем сделок (все раунды) за последние 10 лет, $ на душу населения
Во-вторых, лишь немногие российские венчурные фонды, особенно государственные, рисковали и рискуют инвестировать в реальное, «тяжелое» технологическое и промышленное предпринимательство, включая технологические направления, относящиеся к «глубинным технологиям»: в этих областях слишком велики риски и требуются слишком большие объемы финансирования. Российская ситуация сильно напоминает европейскую, хотя профиль финансирования стартапов у нас все равно гораздо больше ориентирован на неоригинальные и быстро «отбивающиеся» цифровые продукты и проекты.
Структура финансирования стартапов по бизнес-­моделям (2015−2022 гг.), % финансирования
В-третьих, эффективность российских венчурных инвестиций не так велика, как хотелось бы: если верить оценкам Международной организации по интеллектуальной собственности (WIPO), то Россия занимает 47‑е место в мире по уровню «инновационности» экономики (политическая и регуляторная поддержка, связь R&D-организаций и бизнеса и пр.), хотя и входит в десятку лучших экономик уровня upper middle.

В частности, несмотря на прекрасные показатели, связанные с производством нового знания — ​патентами (17‑e место в мире) и полезными моделями (9‑e место), уровень влияния этих знаний на российскую экономику остается низким: ни количество новых компаний (55‑e место), ни доля высокотехнологичных компаний в общем объеме бизнесов (56‑e место) не соответствуют научной мощности страны.

Все эти проблемы, конечно, не новы — ​они обсуждались каждый раз, когда речь заходила о диверсификации российской экономики под лозунгом «больше технологий и инноваций», а также о том, что российский научно-­исследовательский комплекс, по сути, занимается обогревом космоса: производит большой объем знаний, не трансформирующихся в технологии и продукты. Ну, или трансформирующихся, только не в России.

Однако нынешняя ситуация, кажется, стимулирует к тому, чтобы наконец заняться реальной трансформацией российской экосистемы технологического развития — ​и экосистемы поддержки стартапов как ее неотъемлемой части.
Вертикальная ферма российской компании iFarm, основанной в 2017 г. в Новосибирске. SaaS-платформа Growtune — ​облачная система автоматизированного управления вертикальными фермами — следит за качеством урожая, прогнозирует сроки и максимально снижает себестоимость продукции. По технологиям iFarm строят фермы в Саудовской Аравии, ОАЭ и Индии
Пока на роль света в конце тоннеля претендует Концепция технологического развития на период до 2030 года (утв. распоряжением Правительства РФ № 1315‑р от 20.05.2023), выдержанная в русле глобальных тенденций управления научно-­технологическим развитием в целом и поддержки технологического предпринимательства в ­частности.

Во всяком случае, предложения по механизмам и инструментам поддержки технологических стартапов, включенные в Концепцию, вполне отвечают как российским проблемам, так и подходам, которые используют наши коллеги и конкуренты.

Во-первых, в Концепции постулируется необходимость поддержки компаний на всем жизненном цикле, а не только в самом начале их бизнес-пути. Предложений по конкретным механизмам, которые позволили бы в ручном режиме «вести» проект/технологию по всем уровням готовности (TRL), пока нет. И понятно почему: такой механизм потребует кардинальных изменений не только в финансировании, но и в том, как собираются и работают научные/технологические команды (ср. с упомянутой выше программой США Convergence Accelerator).

Во-вторых, есть надежда, что после принятия Концепции наконец ­что-то произойдет с вечной проблемой «кто сядет в тюрьму, если мы проинвестируем в провальный проект?». Как именно — ​с точки зрения изменения законодательства и нормативной базы — ​будет реализовано право венчура и венчуристов на риск, пока не ясно; но в документе, по крайней мере, упомянуто, что государственные фонды смогут прекращать финансирование неудачных проектов и списывать убытки, а не имитировать бурную деятельность и успехи на бумаге, дабы не быть обвиненными в растрате государственных средств.

В-третьих, Концепция предусматривает, что многие составляющие научно-­технической политики будут направлены на поддержку взаимодействия между научно-­исследовательским комплексом и промышленностью — ​как в институциональном плане (сквозная инфраструктура «исследования — ​разработки — ​тестирование — ​испытания», институт «квалифицированного заказчика» и пр.), так и в смысле появления новых субъектов технологического развития: научно-­технологических объединений, исследовательских консорциумов и пр.

Понятно, что реальность (политика, экономика, далее везде) еще внесет во все это свои коррективы — ​и что, в сущности, все зависит исключительно от того, как положения Концепции будут реализованы.

Важными же представляются три вещи.
Стартап ZeroAvia, основанный выпускником МФТИ Виталием Мифтаховым, разрабатывает водородные двигатели, которыми можно оснащать самолеты на 40−80 мест
Первое — ​­все-таки обеспечить нормальное финансирование компаний-­скейлапов. Эта история важна с двух точек зрения. С краткосрочной — ​потому что в режиме технологического пожаротушения невозможно делать ставку на свежие стартапы с их непроверенными бизнес-­моделями и неапробированными технологиями. А со средне- и долгосрочной — ​потому что ряд федеральных инициатив, в первую очередь «Платформа университетского технологического предпринимательства», предполагают массовое создание стартапов. С которыми, как легко догадаться, через три-четыре года надо будет ­что-то делать уже не в стартап-­логике.

Отдельные элементы для работы со скейлапами в России уже есть («дотяжка» высокотехнологичных продуктов до требований крупных заказчиков и кредитные механизмы инициативы «Взлет — ​от стартапа до IPO»; планы импортозамещения, в реализации которых могут участвовать масштабирующиеся бизнесы, и пр.). Однако высока вероятность того, что для полноценной поддержки таких компаний потребуется создание специализированных фондов или спецподразделений фондов уже существующих.

Второе — ​не зацикливаться на технологиях, поскольку не в них счастье, а в конечных продуктах, и не важно даже, рыночных или не очень. В Концепции технологического развития продуктовая логика местами прослеживается — ​в определениях, описании подходов к НТР, инструментах интеграции научно-­исследовательской и производственно-­технологической деятельности и пр.

Однако продуктовый подход и продуктово-­ориентированные команды/компании — ​это для России почти неведомы зверушки (не считая, конечно, IT-сектора и его цифровых продуктов — ​ну, и некоторых распространенных потребительских продуктов российского происхождения). Между тем, как показывает практика наших зарубежных коллег и конкурентов, переход к продуктовой логике требует больших усилий и перестройки очень, очень многих процессов. С учетом того, что продуктовый подход пока никто не культивирует, можно ожидать, что на этом фронте у нас будут заметные проблемы — ​если, конечно, не озаботиться этим вопросом прямо сейчас, а не тогда, когда страна в очередной раз получит «уникальные, не имеющие аналогов в мире разработки», не применимые в реальном мире.

И, наконец, третье, о чем хорошо бы не забыть, — ​это согласование стартап- и скейлап-­деятельности с долгосрочными приоритетами научного и технологического развития. Причем не формального, по принципу «если бы у рыбы была шерсть», а реального, подтвержденного рынком, промышленностью и экономикой. Это нетривиальная задача, особенно если вспомнить не слишком позитивный опыт — ​попытку перенастройки «научного» финансирования в соответствии с приоритетами Стратегии научно-­технологического развития 2016 года.

Пока работающего механизма приоритезации финансирования в России нет: проект нового ФЗ о развитии технологических компаний выдвигает только совсем уж формальные требования (определения «технологической компании», «малой технологической компании» и пр.), а приоритетные направления для проектов технологического суверенитета (постановление Правительства РФ № 603 от 15.04.2023) состоят из отраслевых планов Минпромторга по импортозамещению, принятых в 2021—2022 годах, то есть связаны со светлым будущим лишь частично.

Так что жестокая и осознанная необходимость нам всем в помощь.
Комментарий эксперта

Станислав Кречетов
генеральный директор «Иннохаба Росатома»
Соглашусь, что венчурное финансирование в России проседает. Но думаю, что российский рынок инноваций и технологический суверенитет нельзя мерить только по венчуру — ​кроме него, есть ряд других инструментов инновационного развития, грантовое финансирование, например. Также нужно помнить о научной составляющей. В принципе, отечественные венчурные фонды никогда не инвестировали в проекты слишком большие суммы, у нас другие подходы: финансирование в рамках приоритетных национальных проектов, корпоративных стратегий, частное, банковское и т. д.

Мне импонируют стартапы, строящие свою стратегию не на постоянном привлечении инвестиций, а на операционной эффективности, то есть стремящиеся зарабатывать на рынке и продукте. Но для таких компаний есть более существенный барьер — ​узкий рынок России. Он составляет всего около 150 млн человек, в то время как любой продукт, выходящий на рынок B2C, коммерчески оправдывается, если потенциальных потребителей более 250 млн. Поэтому острый, на мой взгляд, вопрос: сможем ли мы сформировать такой рынок?

Кстати, еще в 2020 году президент Владимир Путин поручил правительству проанализировать практику создания и работы венчурных фондов госкорпораций и компаний с госучастием в целях финансирования развития высоких технологий. Правительству предлагалось представить предложения по созданию механизмов, позволяющих увеличить объем инвестиций таких корпораций и компаний в венчурные фонды. Обсуждение проходило на базе Национальной технологической инициативы (НТИ). Мы участвовали в нем и внесли ряд предложений. Вопрос в том, будут ли эти предложения реализованы.

В любом венчурном фонде важно качественно анализировать инвестиции. Конечно, венчурные инвестиции — ​это всегда высокие риски. С одной стороны, российским фондам необходимо привить «аппетит» к риску. С другой, результатом можно считать не только финансовую отдачу, но и импортозамещение, и достижение технологического ­суверенитета.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ